Ю. ЛЕВИН. АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В РОССИИ XVIII ВЕКА

Статья является сокращенным переводом речи, произнесенной автором в Лондонском университете 7 января 1994 года на годичном собрании международной Ассоциации современных гуманитарных исследований, президентом которой Ю. Д. Левин был избран на тот год. Как известно, политические, а затем в какой-то мере и культурные связи России и Англии установились и приобрели более или менее систематический характер с середины XVI века. В 1553 году английский мореплаватель Ричард Ченслор на корабле "Эдуард Бонавентуре" пристал к побережью Белого моря, съездил в Москву, где был принят русским царем Иваном IV в качестве посланника, и через год вернулся в Англию, после чего между двумя странами завязались торговые и дипломатические отношения. Показательно, что Московия (как тогда англичане называли Россию) и московиты неоднократно упоминались английскими драматургами рубежа XVI и XVII веков - Марло, Шекспиром (вспомним "Бесплодные усилия любви"), Уэбстером, Флетчером и др. Английские библиофилы старательно собирали русские рукописные книги. Джон Мильтон еще до потери зрения написал "Краткую историю Московии" (1682). И т. д. С другой стороны, в русской письменности проявлялся несомненный интерес к Британии. Еще в XVII веке на русский язык с латинского был переведен труд выдающегося географа, родоначальника английской археологии Вильяма Кэмдена "Британия" (1586), сохранилась восходящая к XVII веку анонимная "Роспись городу Лундану и всей Аглинской земли". В переводах географических, исторческих и публицистических трудов русские книжники собрали многочисленные сведения об Англии, ее природе, населении, исторических событиях. Интерес к английской художественной литературе по понятным причинам возник позже. Обстоятельный и глубокий научный обзор этого периода содержится в труде моего учителя покойного академика M.П. Алексеева (1896-1981) "Русско-английские литературные связи (XVIII век - первая половина XIX века)", - главе I "Первые литературные встречи".

Решающим в расширении и укреплении связей России и Западной Европы было, как известно, царствование Петра I, который, между прочим, в 1698 году провел более двух месяцев в Англии. Начались систематические посылки в Великобританию молодых людей для приобретения полезных знаний и опыта.

В этой связи можно упомянуть, что в 1714 году лондонский типографщик Сэмюэл Бакли выпустил пять номеров периодических очерков, озаглавленных "The Muscovite", то есть "Московит". Героем очерков является присланный из России юноша Плескоу, который, преодолев первоначальное невежество, стал своего рода образцом нравственности и здравого смысла. И в его уста анонимный автор вложил такие слова: "...каждый, кто посягает на свободу и разум, - враг человечества... Рабство и предрассудки, весьма заразительные плевелы, легко могут распространиться повсеместно, и эта опасность должна побудить каждого здравомыслящего и честного человека всеми силами бороться с ними везде, где только они способны укорениться... А потому я, едва завижу опасность такого рода, немедленно встану на защиту правого дела, которое буду отстаивать до последнего вздоха".

Эта цитата, полагаю, весьма красноречиво свидетельствует о том, что в Англии начала XVIII века существовал круг лиц, вполне сочувственно относившихся к политическим и культурным преобразованиям в России.

Должен сказать, что первый опыт обобщающего труда о восприятии английской литературы в России был осуществлен еще более полувека назад американским славистом Эрнестом Симмонсом, выпустившим монографию "Английская литература и культура в России (1553-1840)" (1935). Отдавая должное этому труду как первому в интересующей нас области, следует, однако, признать, что он устарел.

Представленный здесь общий очерк носит во многом поверхностный характер. В нем содержится немало произвольных утверждений, а проблема восприятия рассматривается механически:
внутренние потребности русской литературы почти полностью игнорируются. Между тем, как и всякое литературное восприятие извне, восприятие английской литературы было обусловлено главным образом потребностями воспринимающей русской литературы. Было бы неверным считать, что в России XVIII века переводная литература возникла на пустом месте. Русская переводная традиция имела к тому времени уже многовековую историю. И в то же время переводная литература в XVIII веке приобрела качественно новый характер. Новый этап в ней, как и вообще в русской литературе и культуре, наступил, как я уже сказал, после петровских реформ. Развитие переводной литературы тесно связано с развитием и движением литературы оригинальной. Однако эти связи сложны и неоднозначны. Так, при возникновении в национальной культуре неких духовных потребностей удовлетворить эти потребности стремятся обе литературы - оригинальная и переводная. Но если оригинальная литература отстает, еще не достигла необходимого уровня, это способствует усилению переводной литературы, стремящейся заполнить существующий пробел. Примеры этого мы неоднократно встречаем в истории русской литературы XVIII века.

При изучении восприятия английской литературы в России того века мы сталкиваемся с одной специфической трудностью. Основными иностранными языками, распространенными тоща у нас, были французский и немецкий; английским языком владели лишь немногие наиболее просвещенные русские деятели, главным образом те, кому удалось побывать в Англии. Поэтому английские литературные произведения переводились на русский язык преимущественно с французских, немецких, а иногда даже с иных переводов (например, итальянских, польских). А так как нередко переводы публиковались анонимно, без указания первоисточника, но с обозначением: "перевод с французского", "перевод с немецкого", или со ссылкой на немецкий или французский журнал, откуда произведение было заимствовано, это затрудняет установление английского оригинала и определение объема переведенной английской литературы.

Попутно замечу, что немало русских литераторов и общественных деятелей того времени знакомились с сокровищами английской литературы по западноевропейским переводам. Так, в библиотеке русского поэта и дипломата князя Антиоха Кантемира сохранился итальянский перевод "Потерянного рая" Мильтона, а великий русский ученый и писатель Михаил Ломоносов в молодые годы, кота учился в Германии, приобрел там немецкий перевод "Путешествий Гулливера". В оригиналах или западноевропейских переводах читали английскую литературу некоторые политические деятели России первой половины XVIII века. Однако общее число таких читателей среди русской читающей публики было весьма невелико.

Устанавливая последовательность распространения в русской переводной литературе XVIII века английских литературных жанров, я буду касаться только художественной литературы, оставляя в стороне научные, философские, политические и тому подобные сочинения. При этом мы обнаруживаем, что первыми стали переводиться английские периодические очерки, которое, хотя и с некоторыми оговорками, можно отнести к художественной литературе. Передовая русская литература того времени развивалась преимущественно под воздействием просветительских идей. Русское просветительство - явление сложное и противоречивое. Тем не менее, при всех индивидуальных отличиях ее деятелей и отдельных направлений, русская литература объединялась некоторыми общими просветительскими по своей сущности чертами - стремлением улучшить социально-политическое, нравственное и культурное положение народа и верой в то. что слово, убеждение могут оказать решающее воздействие. И английские периодические очерки больше всего соответствовали этим целям.

Как известно, основоположниками этого жанра были Ричард Стиль и Джозеф Аддисон, последовательно выпускавшие такие периодические очерки: "The Tatler" ("Болтун", 1709-1711), "The Spectator" ("Зритель", 1711-1712, 1714), "The Guardian" ("Опекун", 1713). Примеру Стиля и Аддисона последовали многие английские литераторы, в частности Сэмюэл Джонсон, издававший "The Rambler" ("Скиталец", 1750-1752) и "The Idler" ("Бездельник", 1758-1760), Джон Хоксуорт- "The Adventurer" ("Искатель приключений", 1752-1754) и др. В этих периодических листках общественные, нравственные и эстетические идеи были облечены в повествовательную форму, доступную и привлекательную для читающей публики. Это обеспечило им популярность и вызвало множество переводов и подражаний, в том числе и в России.

В первом русском журнале, издававшемся Академией наук, "Исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях" (1728-1742), помимо комментариев к официальным известиям, печатавшимся в газете "Санктпетербургские ведомости", уже в 1731 году стали появляться самостоятельные статьи, и до 1735 года здесь было напечатано 15 статей из периодики Стиля и Аддисона: из "Зрителя" - 12, "Опекуна" - 2 и "Болтуна" - 1. Эти статьи, как правило, попадали сюда, пройдя тройной перевод: сперва на французский язык, затем на немецкий и, наконец, на русский. В следующем академическом журнале "Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие" (1755-1764; заглавие варьировалось) из английских периодических очерков, а также из журналов за десять лет было заимствовано 48 статей. Подобные переводы английского происхождения помещались и в первых русских частных журналах: в "Трудолюбивой пчеле" (1759), созданной А. Сумароковым, в "Праздном времени, в пользу употребленном" (1759-1760), выпускавшемся в Петербурге при Сухопутном шляхетном кадетском корпусе силами преподавателей и воспитанников, и др.

Здесь нет, конечно, возможности перечислить все русские журналы XVIII века, публиковавшие переводы английских статей. Отмечу лишь, что созданный по инициативе императрицы Екатерины II в русле ее политики "официального просветительства" журнал "Всякая всячина" (1769-1770) не только использовал материалы из "Зрителя", нередко склоняя их при этом "на русские нравы", но и по своей структуре строился по английскому образцу.

Согласно выявленным публикациям, русские литераторы XVIII века использовали в той или иной мере материалы из 23 английских периодических листков, ежемесячных журналов, а также сборников. Свыше 300 статей, извлеченных из них, или отдельных номеров послужили материалом для более чем 400 публикаций в 61 русском периодическом или непериодическом издании; переводы 9 очерков и статей вышли отдельными книжками. Примерно одна пятая часть всех английских статей публиковалась в русских переводах дважды, а одна десятая - от 3 до 9 раз.

Эта последняя группа произведений, пользовавшихся наибольшей популярностью, состоит главным образом из близких друг другу в жанровом отношении "восточных" повестей, "видений" и аллегорий. В них в повествовательной форме представлена общая схема человеческой жизни и проповедуются отстаиваемые автором нравственные принципы. Так, например, в "Зрителе" № 159, получившем название "Видение мирзы", воображаемый багдадский мирза рассказывает о представшем ему аллегорическом видении человеческой жизни в образе моста посреди моря, по которому двигалась толпа, постепенно редевшая, так как люди проваливались в зиявшие дыры и исчезали в потоке. Затем дана картина загробной жизни в виде океана, разделенного алмазной горой на две части. Сюда попадают провалившиеся с моста люди, которым, согласно их нравственному поведению в жизни, предназначено вечное блаженство или вечное мучение. "Видение мирзы" переводилось 6 раз и публиковалось в 7 изданиях.

Семь раз переводился и 9 раз печатался "Скиталец" № 65, где жизнь уподоблена однодневному путешествию юноши Обидага, которого искушения неоднократно уводили со стези добродетели, но встреченный им пустынник указал ему, как можно исправиться.

Вообще в России XVIII века проявлялся интерес преимущественно к нравоучительной стороне английской периодики, а не сатирической. Характерно, что лишенные заглавий английские очерки в переводах нередко обретали заглавия, подчеркивавшие их моральный смысл. Например, самый ранний перевод "Зрителя" № 93 был озаглавлен в "Примечаниях в Ведомостях" (1731, ч. 11) "О полезном употреблении времени", а "Скиталец" № 190 печатался в журнале "Приятное и полезное употребление времени" (1798, ч. 19) под заглавием "Делай добро и удаляйся от зла, но презирая мнения людей и без тщетного искания любви их". Из всех английских периодических листков особенной популярностью пользовался "Зритель", переводы из которого составляют более половины выявленных публикаций. Умеренные просветительские идеалы его издателей находили отклик в относительно широких кругах русского культурного общества и могли использоваться как радикальными, так и консервативными русскими изданиями XVIII века.

Со временем большее значение начинала приобретать позднепросветительская периодика Джонсона и Хоксуорта, хотя переводы из нее количественно не столь многочисленны. Но скептицизм ее создателей и проповедь стоицизма становились созвучными настроениям многих русских читателей в условиях начавшегося в царствование Екатерины II кризиса феодально-крепостнического государства. А распространение в русской литературе последней трети века сентименталистских и преромантических идей определило соответственный и выбор произведений из английской периодики. Внимание некоторых русских литераторов привлек тогда эдинбургский журнал "The Mirror" ("Зеркало", 1779-1780) писателя-сентименталиста Генри Макензи.

Распространению идей сентиментализма и раннего романтизма в немалой мере способствовало восприятие и освоение на русской почве английской поэзии. Впрочем, вообще в этот период - царствование Екатерины II - немалую роль играло и нарастание англофилии (процесс этот досконально изучил профессор Э. Г. Кросс). Показательно, что Николай Карамзин, наиболее значительный русский писатель той поры, вспоминал о своей юности: "Было время, когда я, почти не видав Англичан, восхищался ими, в воображал Англию самою приятнейшею для сердца моего землею". А попав летом 1790 года в Англию, он восторженно писал: "...я в Англии - в той земле, которую в ребячестве своем любил я с таким жаром, и которая по характеру жителей и степени народного просвещения есть конечно одно из первых государств Европы". Соответственно возрастал интерес к английской культуре, английской литературе.

Тогда-то английская поэзия и заняла подобающее место в русской переводной литературе. По собранным мною сведениям, в это время переводились стихотворные произведения 32 английских поэтов, большая часть которых была представлена единичными произведениями, а имена многих из них, вроде Томаса Блэклока, Джона Оуглви или Элизабет Роу, давно забыты. Правда, среди единичных переведенных произведений того времени можно встретить "The Pleasures of Imagination" (1744; перевод "Удовольствия от способности воображения", 1788) Марка Эйкенсайда или "Thoughts in Prison" (1777; перевод "Размышления... в темнице", 1784) Вильяма Додда; этот перевод выдержал 4 издания. Шесть раз до 1800 года переводилась "Элегия, написанная на сельском кладбище" (1750) Томаса Грея, однако переводы его стихотворений в основном публиковались в самом начале XIX века. Большое внимание русские переводчики XVIII века уделяли Джону Мильтону, Александру Попу, Эдуарду Юнгу и Джеймсу Томсону, причем Мильтон и Поп переводились еще до 1770-х годов. В 1745 году барон Александр Строганов, происходивший из богатого рода торговцев и солепромышленников, большой любитель литературы, перевел "Paradise Lost" Мильтона с французского прозаического перевода Н.-Ф. Дюпре де Сен-Мора, назвав свой перевод "Погубленный рай". Он точно придерживался французской версии по содержанию, но часто употреблял славянизмы, стремясь придать своему переводу торжественную возвышенность. "Погубленный рай" довольно широко распространялся в списках, но издан не был: по-видимому, его запретила цензура Синода; обнаружив в поэме Мильтона противоречия ортодоксальному православию. Показательно, что, когда поэма Мильтона была переведена впоследствии под Заглавием "Потерянный рай" (1780) архиепископом екатеринославским Амвросием (Авраамом Серебренниковым), православный иерарх, использовав во многом перевод Строганова, исключил то, что он счел "погрешностями".

Несколько большей известностью пользовался в России середины XVIII века Александр Поп. Правда, прозаический перевод его ироикомической поэмы "The Rape of the Lock" (1714), озаглавленный переводчиком Иваном Шишкиным "Букля власов похищенных" (1749), остался ненапечатанным и сохранился в списках. Зато философская поэма Попа "An Essay on Man" (1737) с ее деистическим оптимизмом и утверждением разумности миропорядка вызвала интерес и сочувствие деятелей русского Просвещения. Николай Поповский, ученик и последователь Ломоносова, по его совету перевел стихами французский прозаический перевод Э. Силуэтта "Essai sur 1'homme", и русский перевод "Опыт о человеке", вышедший в 1757 году, выдержал 5 изданий. В 1760-е годы появились еще стихотворные переводы двух поэм Попа: "The Temple of Fame" (1711; перевод "Храм славы", 1761) и "Eloisa to Abelard" (1717; перевод "Эпистола Элоизы к Обеларду", 1765). Следует заметить, что русские стихотворные переводы английской поэзии в ХVIII веке были редкостью; обычно, по примеру французов, стихи переводили прозой.

Поэзия английского сентиментализма выдвинула две основные темы: природы и смерти. Темы эти связаны между собою и представляют два аспекта отрицания цивилизации, к тому времени уже скомпрометировавшей себя. Наиболее полное выражение эти темы в английской поэзии получили в поэмах "Времена года" ("The Seasons", 1726-1780) Джеймса Томе она и "Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии" ("The Complaint, or Night Thoughts on Life, Death, and Immortality", 1742-1745) Эдуарда Юнга.

Первым из двух поэтов стал известен в России Юнг. Уже в 1770-е годы начали появляться русские переводы "Ночных мыслей", в которых лирические рассуждения о бренности земного существования, о суетности и тщете человеческих стремлений и о бессмертии души, оправдывающем жизнь в этой юдоли скорби, были обращены не столько к разуму, сколько к чувству, что соответствовало новым тенденциям в литературе. Особенно живой отклик произведения Юнга нашли в среде русских масонов, оппозиционно настроенных к существующему строю и объявлявших чувство высшей ступенью человеческого познания, способствующей самосовершенствованию и самоочищению. В 1778 году Алексей Кутузов начал публиковать в масонском журнале "Утренний свет" прозаические переводы отдельных "Ночей", которые в 1785 году были объединены в книге "Плач Эдуарда Юнга, или Нощныя размышления о жизни, смерти и бессмертии"; до конца века эта книга выдержала 3 издания.

После этого переводы различных "Ночей", выполненные разными переводчиками, печатались во многих русских журналах. Кутузов переводил немецкий перевод М.-А. Эберта (1760-1771), но большинство русских, переводчиков обращались к французскому переводу Пьера Летурнера (1769). Только в 1799 году вышел новый полный русский прозаический перевод, выполненный с английского подлинника, по-видимому, Степаном Джунковским, специалистом по сельскому хозяйству и литератором, который в 1780-е годы семь лет обучался в Англии. В "Предуведомлении" переводчик выражал пожелание, "чтобы российские читатели могли восчувствовать в сем точном переводе весь жар человеколюбивого и благоговейного Юнга и при чтении его пленялись бы более важностию и высокостию божественных мыслей, нежели красотою его слога".

Поскольку Юнг воспринимался в России XVIII века более как моралист, нежели поэт, не было принципиального различия между его стихами и прозой, и переводы его поэтических произведений, не только "Ночных мыслей", но и других поэм, печатались вперемешку с фрагментарными переводами его моралистических трактатов. Особой популярностью пользовалась французская антология избранных мыслей Юнга, составленная Жюли Карон, сестрою Бомарше, по переводам Летурнера: "Обдуманное бытие, или Нравственный взгляд на ценность жизни" ("L'existence reflechie, ou Coup d'oeil moral sur le pris de la vie", 1784); эта антология неоднократно переводилась на русский язык полностью или частями.

Тем не менее в русском культурном обществе постепенно складывалось представление о Юнге как о скорбном и трогательном поэте, питающем чувствительные сердца сладостной печалью. Такое представление выразил Карамзин в программном стихотворении "Поэзия" (1787):

О Йонг, несчастный друг, несчастных утешитель!
Ты бальзам в сердце льешь, сушишь источник слез,
И, с смертию дружа, дружишь ты нас а с жизнью!

В 1780-е годы на русский язык начал переводиться и Томе он, причем из его поэтического наследия основное внимание привлекали "Времена года". Созданный Томсоном жанр описательной поэмы являлся дериватом дидактической поэмы, в которой сентименталистская концепция благой природы, наставницы истины и добра, повлекла выдвижение на первый план описательного элемента, изображения природы в ее красоте и благостном величии, что осмыслялось как выражение божественного откровения.

Сентименталистское представление Томсона о деревенской жизни, которая истолковывалась как совершенное "естественное" бытие и противопоставлялась суетности города, обусловило статичность ее изображения как некоего состояния, а не действия. Характерно, что три сюжетные новеллы, включенные в поэму (о Селадоне и Амелии, о Дамоне и Музидоре, о Палемоне и Лавинии), почти не связаны с реальным крестьянским бытом, и герои их носят пасторальные имена; в самих новеллах больше ощущается предшествовавшая эстетика классицизма.

"Времена года" имели большой успех на европейском континенте, и французские и немецкие переводы и подражания способствовали проникновению поэмы Томсона в Россию. Впрочем, сперва были переведены две вставные новеллы - они появились в 1781 году в одном из томов "Новой сельской библиотеки", переведенной с соответствующего французского издания. Видимо, русская литература тоща еще не созрела для новой поэтики. И эти вставные новеллы Томсона и в дальнейшем неоднократно переводились на русский язык, независимо от поэмы в целом.

Первые фрагментарные переводы, в какой-то мере отражавшие поэтические особенности "Времен года", появились в масонском журнале "Покоящийся трудолюбец" в 1784 году. Деятельным пропагандистом Томсона выступил Карамзин, который в упомянутом стихотворении "Поэзия" писал:

Природу возлюбив. Природу рассмотрев
И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,
Нам Томсон возгласил Природы красоту,
Приятности времен. Натуры сын любезный,
О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!
Ты выучил меня Природой наслаждаться
И в мрачности лесов хвалить творца ее!

В 1787 году Карамзин опубликовал в четырех частях журнала "Детское чтение для сердца и разума", первом русском периодическом издании для детей, сокращенный перевод-пересказ всех частей "Времен года", приспособленный к пониманию читательской аудитории журнала. В результате сокращений яснее выступили основные особенности поэмы Томсона: непосредственное изображение природы, ее изменений, созерцание природы человеком, который открывает в ней присутствие Творца и прославляет его. Впоследствии все части перевода были объединены под заглавием "Четыре времени года" и помещены в хрестоматии для воспитанников кадетского корпуса (1802). Полный прозаический перевод, также озаглавленный "Четыре времени года", был издан в 1798 году. Переводчиком выступил Дмитрий Дмитревский, сын сельского священника, воспитанник Московского университета, связанный с масонскими литераторами круга Новикова. Его переводческую деятельность отличала религиозно-нравственная просветительская направленность, и в предисловии к переводу он писал: "...аглинский поэт Томсон смотрел на творение Божие оком чистейшим... Рожден будучи с наилучшими дарованиями сердца и ума, часто в юности своей беседовал он с Натурою в уединении и там, наблюдая все явления ее, списывал их возвышеннейшею кистию поэзии". Дмитревский выражал надежду, что перевод "хотя немногим добродушным соотечественникам его послужит руководством к просвещенному чтению великого творения Божия". Полный перевод способствовал популяризации поэзии Томсона среди русских читателей, имел несомненный успех и дважды переиздавался в начале XIX века.

Как уже отмечалось, из поэзии Томаса Грея широкое распространение в России получила его "Элегия, написанная на сельском кладбище", объединившая обе основные темы сентименталистской поэзии - смерти и природы. И созданный крупнейшим русским поэтом-романтиком Василием Жуковским в 1802 году перевод "Сельское кладбище", по словам поэта и философа Владимира Соловьева "может считаться началом истинной человеческой поэзии в России".

О распространении в России произведений английских поэтов-сентименталистов свидетельствуют не только переводы, но и то, что можно назвать "читательскими откликами". Чтение в России XVIII века, особенно в конце его, приобрело широкий размах и явилось важным средством самопознания и освоения европейской культуры. Во многих русских прозаических и стихотворных произведениях того времени герои буквально зачитываются Юнгом, Томсоном и их европейскими последователями. Это течение помогает им понять свои чувства и осмыслить окружающую действительность. Анонимный автор стихотворного послания восклицал:

0 Юнг! Философ, утешитель!
Подай мне силы, будь учитель!

Другой анонимный литератор, описывая сновидение, представившее ему идеальный "благополучный мир", вспоминал создателя "Времен года": "Восходило солнце. О Томсон! ты никогда не видал сего солнца!" Подобные примеры можно легко умножить.

Под влиянием английской сентименталистской поэзии формируется новый жанр бессюжетных прозаических произведений, посвященных медитациям героя, которые можно назвать "стихотворениями в прозе". Начало этому жанру положил Карамзин очерком "Прогулка" (1789), открывающимся эпиграфом из "Гимна" Томсона.

Влияние английских поэтов-сентименталистов обнаруживается и в русской поэзии конца века. Юнгианские мотивы встречаются в одах Гаврилы Державина: "На смерть князя Мещерского" (1779), "Бог" (1780-1784) и "Водопад" (1791- 1794). В частности, в оде "Бог" юнгианское противопоставление "A worm! a god!" (Night I, 1.81) породило строку: "Я царь - я раб - я червь - я бог!" Некоторые русские поэты пытались создать произведения, посвященные временам года, впрочем, без особого успеха. Жуковский, переведший стихами заключительный гимн из "Времен года", намечал создание описательной поэмы "Весна", но не сумел осуществить свой план. Наиболее значительным русским поэтическим произведением, созданным под влиянием поэзии английского сентиментализма, является поэма Семена Боброва "Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе" (1798), которую автор построил по образцу второй части "Времен года" - "Лето".

В 1760-е годы в русской литературе возрастал интерес к переводам художественной прозы, чему немало способствовало присущее эпохе Просвещения внимание к общечеловеческим проблемам, рассматривавшимся вненационально. Тем не менее утверждение нового жанра происходило не без труда, поскольку он встретил серьезное сопротивление со стороны поборников классицизма, наиболее видный из которых, Александр Сумароков, возмущенно заявлял: "Романы, писанные невежами, читателей научают притворному и безобразному складу и отводят от естественного, который один только важен и приятен".

Однако, вопреки такому сопротивлению, переводной роман утверждался на русской почве, и переводное творчество, широко развернувшееся в царствование Екатерины II, становилось престижным в общественном мнении. Характерно, что литератор Григорий Брайко, открывая в 1778 году основанный им журнал "Санкт-петербургский вестник", приводил отрывок "из аглинскаго журнала", где говорилось, что в Англии переводное дело "всегда было в великом почтении у сего народа. Превосходный переводчик там не менее сочинителя почитаем и прославляем; не менее оного ему откровен путь к бессмертию, и все умеют познавать цену услуги, им обществу оказанной".

Сами русские переводчики, обратившиеся к европейской художественной прозе, стремились оправдать и представить в лучшем виде этот новый для русского читателя жанр. В предисловиях, которые нередко предпосылались публикуемому произведению, они в основном указывали не его художественные достоинства, но в соответствии с просветительской эстетикой стремились доказать его нравственное совершенство и воспитательное значение, сочетание в нем полезного и приятного (восходившее к формуле Горация "utile dulci"). Так, например, переводчик Евстигней Харламов в предисловии к переводу анонимного английского романа "История Шарлотты Саммерс, счастливой приходской девушки" (1750) писал, что эта книга "в рассуждении хотя легкого, но весьма вразумительного ее нравоучения полезною, а в рассуждении удивительных во оной содержащихся случаев и приятною назваться может".

Е. Харламов переводил не английский оригинал, а, как это часто тогда бывало, французский перевод. Вообще в царствование Екатерины II и Павла I, то есть в 1762-1801 годы, с французского языка были переведены 382 романа, с немец кого -126, а с английского - всего лишь 8. И тем не менее, несмотря на такое посредничество, английский роман завоевал признание.

Первым на русском языке появилось великое творение Даниеля Дефо "Life and Strange Surprising Adventures of Robinson Crusoe" (1719). Сделанная по французскому пере воду русская версия "Жизнь и приключения Робинзона Круза природнаго агличанина", вышедшая двумя частями в 1762 и 1764 годах, значительно отличалась от оригинала. Роман, особенно вторая его часть, был сильно сокращен, некоторые главы просто пересказаны. В то же время в переводе содержались и добавления - разъяснения некоторых мест, непонятных читателю-неангличанину, моралистические сентенции и т. п. Тем не менее перевод имел успех и до конца века трижды переиздавался. Сохранились свидетельства его популярности, а само имя героя стало в русском обществе нарицательным. Пристрастие к роману проявилось и в интересе к возникшим в европейских литературах подражаниям ему, так называемым "робинзонадам", которые тоже переводились на русский язык. Удалось обнаружить робинзонаду и русского автора В. Полякова "Робинзон на пустом острове" ("Иппокрена, или Утехи любословия", 1800, ч. 7). Видимо, можно утверждать, что роман Дефо, внешне при мыкающий к приключенческому жанру, но проникнутый пафосом труда и оптимизмом, после появления русского перевода, хотя неполного и неточного, утвердил авторитет английского просветительского романа в русском образован ном обществе. Показательно, что в академическом журнале, где до этого печаталась хвалебная рецензия на перевод рома на, в конце 1764 года появилась рекомендация переводчикам, "чтоб по крайней мере труды свои употребляли лучше на Английские или с Английского переведенные, нежели на Французские; потому что в оных по большей части честность и добродетель, а в сих более страсти господствуют". Следующим английским романистом, освоенным в Рос сии, был Генри Филдинг. В 1766 году вышел перевод его фантастической сатиры "Путешествие в другой свет" (1743), сделанный с немецкого перевода. Это издание мало способствовало распространению славы автора. Широкую -известность он приобрел, когда на русском языке в 1770 году появился перевод его главного романа "История Тома Джонса, найденыша" (1749). К этому времени в России действовало учрежденное Екатериной II в 1768 году и просуществовавшее до 1783 года Собрание, старающееся о переводе иностранных книг на российский язык, и один из его переводчиков обратился к этому роману Филдинга. Основной репертуар Собрания составляли сочинения европейских, преимущественно французских, мыслителей, древних авторов и научные труды в различных областях знания, а художественная литература занимала второстепенное место, причем переводились лишь произведения, приобретшие международную славу. Поэтому обращение переводчика Собрания к роману Филдинга свидетельствовало о признании его значения. Впрочем, перевод "Тома Джонса", выполненный переводчиком Собрания, не публиковался и, возможно, не был завершен, так как его обогнал упоминавшийся уже Харламов, опубликовавший в 1770-1771 годы "Повесть о Томасе Ионе се, или Найденыш". Хотя Харламов переводил сильно сокра щенный французский перевод Пьера Антуана де Лапласа, он утвердил славу Филдинга в России, и переиздание его перевода в 1787-1788 годах вызвало восторженную рецензию в "Московских ведомостях", честь, какой в России XVIII века удостаивались лишь наиболее прославленные произведения. А двумя годами ранее в одном из петербургских журналов было опубликовано "Благодарение Г. Фелдингу за Томаса Ионеса", автор которого литератор Адриан Грибовский восклицал: "О мой друг Фелдинг! Ты наставил и увеселил меня. Правила твои научают меня, слог прельщает, а нежность трогает до слез". Филдинг был объявлен "верным истолкователем человеческих сердец", который может научить "познанию людей, познанию трудному и бесконечному". Поэт Иван Дмитриев вспоминал впоследствии о семнадцатилетнем Карамзине: "Не могу и теперь вспомнить без удовольствия, с каким торжественным видом добрый и милый юноша Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика Филъдингова Томаса-Ионеса... перевода Харламова. Это было первым возмездием за словесные труды его".

Успех "Повести о Томасе Ионесе" стимулировал переводчиков Собрания, старающегося о переводе иностранных книг, обратиться к другим романам Филдинга, и уже в 1772-1773 годах вышли в свет русские переводы других его романов:
"Приключения Иосифа Андревса и приятеля его Авраама Адамса", "Деяния господина Ионафана Вилда Великого" и "Амелия". Как установил Э. Г. Кросс, Филдинг занимал первое место среди английских романистов, переводившихся в России в XVIII веке. О его популярности свидетельствует и то, что ему нередко по тем или иным причинам приписывали романы других английских авторов. Так, например, имя Филдинга значилось на русском переводе романа Т. Смоллетта "Похождения Родрика Рандома" (1788).

Одновременно с романами Филдинга был переведен на русский язык и прославленный роман Джонатана Свифта, причем ложная атрибуция коснулась и великого английского сатирика. Появлению Лемюэля Гулливера предшествовал капитан Самуил Брунт - жалкое его подобие, герой романа-подражания "A Voyage to Cacklogallinia" (1727), появившегося после "Путешествий Гулливера" (1726) и изданного в 1770 году в русском переводе как "Путешествия капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или в Землю петухов" под именем "славнаго аглинскаго писателя г. Д. Свифта". Перевод же "Путешествий Гулливеровых" был осуществлен и издан Собранием, старающимся о переводе иностранных книг, в 1772-1773 годы. Переводчиком выступил Ерофей Каржавин, выходец из купцов-старообрядцев, который, однако, в 1750-е годы обучался в Сорбонне. Переводил он весьма вольную французскую версию аббата Дефонтена (1727), но сумел преодолеть ее манерность и жеманность, сделав свой текст более простым и строгим, что стилистически приблизило его к оригиналу. Перевод Каржавина дважды переиздавался и ввел имя героя в русский культурный обиход.

Итак, в России 1760-1770-х годов были переведены лишь единичные английские романы. В последнем же двадцатилетии они исчислялись уже десятками, чему способствовал как интенсивный рост русской печатной беллетристики, так и упомянутое распространение в русском образованном обществе англофилии, постепенно вытеснявшей галломанию. В 1788 году в рецензии "Московских ведомостей" на перевод "Похождений Родрика Рандома" говорилось: "Любители романических повествований и знающие ценить оныя по достоинству отдают Аглинским романам превосходство перед Французскими и всеми другими в свете...".

Среди переведенных в те годы английских романов было немало однодневок, не оставивших заметного следа и в своей родной литературе, и перечислить их здесь нет возможности. Следует, может быть, отметить интерес переводчиков к так называемой "восточной" повести, жанру, распространенному в европейской просветительской литературе, где он использовался для решения философско-этических проблем. Так, на русском языке появились: "Almoran and Hamet" (1761; перевод "Приключения Алморана и Гамета, персидских принцов", 1790) Джона Хоксуорта, "Rasselas, Prince of Abissinia" (1759; перевод "Расселас, принц абиссинский", 1795) Сэмюала Джонсона, "The History of Nourjahad" (1767; переводы: "Нуриад", 1780, "Нурзагад, человек неумирающий", 1792) Френсис Шеридан, матери драматурга, и др.

Несомненное воздействие на русскую культуру этого времени оказали три английских писателя, в чьем творчестве проявились сентименталистские идеи, провозгласившие новые пути самоутверждения личности, культивирующей чувство. Это прежде всего Ричардсон и Стерн и в меньшей степени Голдсмит. Впрочем, еще в 1786 году был издан перевод известного романа Оливера Голдсмита "Вакефильдской священник" (1766), и переводчик Николай Страхов, утверждая в предисловии, что в нем представлены "живейшие чувствования, дела, собственно изображаемые так, как оныя производятся в общежитии", заключал: "...всегда примечаемая наклонность Россиян к Агличанам и уважение к сочинениям их немало могут споспешествовать одобрению сей книги".

После этого один за другим с французских переводов переводились романы Сэмюэла Ричардсона: "Pamela, or Virtue Rewarded" (1740-1741; переводы: "Памела, или Награжденная добродетель", 1787, 1796), "Clarissa, or the History of a Young Lady" (1747-1748; перевод "Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов", 1791-1792), "The History of Sir Charles Grandison" (1753-1754; перевод "Англинския письма, или История кавалера Грандиссона", 1793- 1794).

Став весьма популярными, эти романы вызвали множество положительных откликов в русской печати; их чтение сделалось своего рода мерилом культуры, имена героев - Памелы, Ловласа, Грандиссона - стали нарицательными. Появился даже русский роман Павла Львова-"Российская Памела, или История Марии, добродетельной поселянки" (1789).

Еще большее значение для русской литературы конца XVIII века имел Лоренс Стерн. Отрывки из его романов печатались в русских журналах с конца 1770-х годов, а в 1793 году был опубликован перевод "A Sentimental Journey through France and Italy" (1768) - "Стерново путешествие по Франции и Италии", причем на титульном листе указывалось, что в книге содержатся "нежныя чувствования, тонкия и острыя изречения, нравственныя и философския мысли, основанныя на совершенном познании человеческаго сердца". Полный перевод романа "Жизнь и мнения Тристрама Шанди" (1760-1767) вышел в свет уже в следующем десятилетии (1804-1807). Стерн воспринимался в России главным образом как апологет чувствительности. Карамзин, публикуя отрывок из "Тристрама Шенди", восклицал: "Стерн несравненный! в каком ученом Университете научился ты столь нежно чувствовать? Какая Риторика открыла тебе тайну двумя словами потрясать тончайшие фибры сердец наших? Какой музыкант так искусно звуками струн повелевает нашими чувствами?" Следует подчеркнуть, что воздействие Стерна обнаруживается в двух важнейших произведениях русской прозы конца XVIII века - "Путешествии из Петербурга в Москву" (1790) Александра Радищева и в "Письмах русского путешественника" (1791-1801) Николая Карамзина.

Примечательное суждение находим мы в библиографическом обзоре одного из русских журналов начала XIX века, где говорится: "...еще мало романов, которые прославили своих сочинителей, и которые всякий раз можно читать с удовольствием и пользою - Дон Кишот, Жилбдаз, Новая Елоиза, Грандиссон, Том Ионес, Вакефильдский Священник, Тристрам Шанди... да кажется и только"19. Как видим, русский критик во всей мировой литературе нашел лишь семь достойных романов, из которых только один испанский, два французских и четыре английских. Что касается вхождения английской драматургии в русскую культурную жизнь XVIII века, то оно было малосущественным. На русской сцене еще господствовал классицизм и из переводных пьес верх брали французские пьесы, а немногие английские попадали сюда главным образом через французские переводы-переделки. При этом они подчас подвергались еще "склонению на русские нравы" - особенно комедии (в трагедиях это обычно не допускалось). Во второй половине века вошли в российский культурный обиход "мещанские трагедии" английского происхождения: "The London Merchant" (1731; перевод "Лондонский купец", 1764) Джорджа Лилло и "The Gamester" (1753; перевод французской переделки "Беверлей", 1773) Эдуарда Мура, комедии: "The Sister" (1769; перевод "Чему быть, тому не миновать", 1788) Шарлотты Леннокс, "The School for Scandal" (1777; переводы: "Школа клеветы, или Вкус пересуждать других", 1791, "Школа злословия", 1794) Ричарда Бринсли Шеридана, "Вon Тоn, or High Life above Stairs" (1775; перевод "Светское обращение, или Нравы века", 1798) Дэвида Гаррика.

Своеобразно в это время проникал в Россию Шекспир. Сумароков, опираясь на французскую переделку Пьера Антуана де Лапласа, создал в 1748 году классическую трагедию "Гамлет", в которой датский принц побеждает своих врагов и вступает на престол. И отвечая своим критикам, утверждавшим, что его трагедия - перевод, Сумароков возмущенно писал: "Гамлет мой, кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения на Шекеспирову трагедию едва-едва походит". И это было справедливо. Около сорока лет спустя подобным образом поступила и императрица Екатерина II, создав на основе шекспировских "The Merry Wives of Windsor" ("Виндзорских проказниц") классическую комедию "Вот каково иметь корзину и белье" (1786), где действие было перенесено в Россию. И комедия сразу же попала на русскую сцену.

Тогда же Карамзин, пользуясь довольно точным немецким переводом, создал русскую версию трагедии "Julius Caesar" ("Юлий Цезарь", 1787) и в предисловии, как и в одновременно публиковавшемся стихотворении "Поэзия", утверждал, что Шекспир во всем следовал натуре. Однако этот перевод прошел незамеченным. Русский театр еще не созрел для подлинного Шекспира.

Полагаю, что имеет смысл проследить дальнейшую судьбу в русской культуре английских писателей и литературных произведений, воспринятых в XVIII веке. Что касается периодических листков, то, больше всего связанные с конкретной общественной и культурной обстановкой своего времени, они в дальнейшем перестали интересовать русских читателей, живших уже в новую эпоху, а потому не переводились и не издавались.

Утратили какую-либо актуальность и английские поэты XVIII века. Только "Потерянный рай" Мильтона, созданный в предшествовавшее столетие, неоднократно переводился вплоть до нашего века. А поэтами-сентименталистами продолжают интересоваться одни российские историки английской литературы. Но они, как правило, не нуждаются в переводах.

Иное дело английский роман. Еще Пушкин, основоположник новой русской литературы, уверенно утверждал: "Ричард.<сон>, Фильд.<инг> и Стерн поддерживают славу прозаич.<еского> романа". Ну, Ричардсон с тех пор отошел в прошлое. А Филдинг и Стерн, равно как и Голдсмит, Дефо. Свифт, продолжают переводиться и издаваться на русском языке, не вытесняемые последующими английскими романистами. Робинзона же и Гулливера россияне знают с детских лет.

Но, конечно, наибольшее значение из названных английских авторов приобрел в России Шекспир, который был. в сущности, заново открыт в XIX веке и, как свидетельствовал Тургенев, "вошел в нашу плоть и кровь".

Так, английская литература, проникновение которой в Россию началось в XVIII веке, стала неотъемлемым компонентом русской культуры, что неустанно способствует духовному сближению наших народов.